Когда воют волки - Акилину Рибейру
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Гнида скромно опустил глаза долу и как человек, не теряющий ни секунды даром, приготовился молиться; губы его зашевелились, молитвы забулькали одна за другой: «Отче наш», «Святая дева»…
— Мошенник отчитывается дьяволу… — шепнул Ловадеушу Жоао Ребордао.
— Так оно и есть, — вмешался Мануэл до Розарио, слышавший шутку. — Он считает, что Христос у него в брюхе, а ему ничего больше не надо! Кому субсидии, а другие оставайся на бобах!
— Еще бы! — послышался голос Жоао до Алмагре. — Если бы он делил, то нам не досталось бы ни гроша!
— Пират да и только.
— Нет, сеньоры инженеры, нет! — воскликнул д-р Ригоберто. — Горы как географическое понятие — это одно, но, позвольте мне употребить такое выражение, как «психологический фактор», — и это уже совсем другое. Подобный фактор государство не сможет ничем возместить. Для Аркабузаиша, Коргу-даш-Лонтраша, Понте-ду-Жунку, Азенья-да-Моры горы — это колыбель и даже алтарь. Вы думаете, они зачинают детей в постели, под продымленной и грязной черепицей? Нет, господа, они делают это в горах, когда цветут дикий вереск и дрок.
Под сводами зала раздался оглушительный хохот. Выведенный из себя, инженер Лизуарте Штрейт бросил на крестьян презрительный взгляд.
— Все это лирика, к тому же вредоносная!
— Ваша правда, — ответил адвокат с чуть заметной иронической улыбкой, стараясь сгладить колкость своих слов. Пока незачем было лезть на рожон. — А благотворная проза — это штрафы, которыми Лесная служба замучает свободного ныне крестьянина за всякие нарушения и потравы. Его будут притеснять те, у кого на плече карабин, его заставят ходить только по прямым дорожкам, а сейчас он бродит там, где ему хочется. Ему запретят охотиться на кроликов, зайцев и волков, даже если они будут опустошать хлевы, лишь бы егеря могли устраивать облавы для чинуш из лиссабонских управлений и министерств…
— А я, как представитель государства, — начал Штрейт раздраженным и хриплым от гнева голосом, — отлично знаю, что гектар гор, какие они сейчас, не стоит и квадратного метра тех гор, какими они станут. Это по шкале цен, а она вещь точная и объективная. Если бы мы позволили увлечь себя соображениями сентиментальными либо имеющими местное или преходящее значение, то уже сегодня нам пришлось бы пойти с сумой. Человек и только человек переделывает мир, природу и самого себя. А дети скал и болот, что здесь прозябают? Неужели они должны продолжать прежнюю жизнь, принося пользу лишь самим себе, замкнутые в самих себя, как в скорлупу протухшего яйца закосневшего, бесполезного и ограниченного эгоизма? Если это так, если какая-либо политическая экономия оправдает такое существование, то плуг никогда не взрыхлит этих голых склонов!
— Деревне, которая на много веков отстала от цивилизованного мира, все это безразлично, — отпарировал Ригоберто. — Горцу, живущему в доме, крытом соломой или черепицей, горцу, который ходит в деревянных башмаках, подбитых железом, в бурке из грубой шерсти, этой некрасивой, но удобной одежде, горцу, сморкающемуся на пол, утирающемуся рукавом и спящему на узкой лавке, горцу, который до сих пор пользуется тяжелой телегой на скрипучих колесах, глиняными горшками вместо железной посуды, керосином вместо электричества, горы милы такие, как они есть. Те горы, которыми вы хотите его окружить, для него противоестественны. Они могут существовать лишь без него. Так бросьте его в море или отправьте в другие края, как это делали после войны со многими. И почему бы действительно не отправлять в другие районы население тех мест, которые решили колонизовать? Изменить же облик гор, не изменив природы самого горца, — это значит обречь его на вырождение, привить ему смертоносную чуму. Лесопосадки сделают с бедными горцами то же, что огнестрельное оружие сделало с краснокожими: безжалостно уничтожат их. Господа согласны со мной? По моему скромному и непритязательному мнению, мнению того, кто видит в человеке прежде всего человеческое, раньше чем менять природу гор, следует дать деревне цивилизацию, достойную двадцатого века.
— Мы оказались в порочном кругу, — мягко заметил инженер Фонталва.
Штрейт поднялся, оперся на согнутые пальцы и воскликнул, подавшись вперед:
— Все эти аргументы, дорогой сеньор, надо рассматривать в палате. Ведомство, которое я представляю, не волнует то, что, когда лес рубят, щепки летят. Задача поставлена — мы ее решаем. А каков результат? Горец с Мильафриша такой же португалец, как и любой из нас. И подходить к нему мы должны, как к любому другому португальцу. Мы будем воспитывать его, поднимем его жизненный уровень, вырвем его из болота индивидуализма. Таково зло, которого мы ему желаем.
Представители горных деревень переглянулись. Не уяснив как следует сути этой казуистики, они все же прекрасно поняли выводы Штрейта. Нет, сеньоры из правительства не хотят знать их горестей. Хуже того. Сторицей придется заплатить за возы хвороста, которые у них украдут. Жоао Ребордао, оказавшийся самым смелым, решительно воскликнул:
— Мы никуда отсюда не уйдем, пока не победим!
И все в один голос, за исключением Гниды, который, казалось, подсчитывал, сколько молитв за пятьдесят с лишним лет утекло через его глотку в длинный канал чистилища, поддержали:
— Пока не победим!
— Жаль, — обращаясь к чиновникам, снова начал Ригоберто, чем-то похожий на борца, который засучивает рукава, чтобы вступить в схватку, — жаль, что уважаемые господа подходят к вопросу только с экономической стороны. Правда, и тут многое можно возразить. Но моральная, я бы даже сказал психологическая, сторона вопроса вас совсем не интересует, а она чревата большими осложнениями. Я еще раз утверждаю: без этих диких склонов, которые вы намерены засадить, горец с Серра-Мильафриша не мыслит своего существования, так же как тенистые рощи немыслимы без листвы. Местный житель, отставший от европейца на целых пятьсот лет, не только живет дарами гор — он населил их своими мечтами, своими призраками и суевериями. Об этом нельзя забывать. Горы, окружающие деревню на протяжении долгих веков, породили в фантазии народа его эпос и фольклор. Горец не сможет жить без этих пустынных просторов, его деревни словно повернули к ним свои головы.
— Очень хорошо, — ответил Штрейт, поднимаясь и взяв в руки шляпу, — но я не могу позволить себе заблудиться на поэтических тропинках Серра-Мильафриша. Завтра совещание в совете, и я непременно должен быть в Лиссабоне не позже одиннадцати. Прощайте, мой дорогой, и вы, мои сеньоры! Все, что я слышал, прекрасно, но отдает метафизикой. А вопрос, с его объективной стороны, достаточно ясен. Прощайте! Мне было очень приятно познакомиться с вами и послушать доктора… доктора Ригоберто. С неменьшим удовольствием
